Они не рыли окопов, не шли в атаку, не стреляли по фашистам. Они были слишком малы. Но они тоже страдали, голодали, мёрзли, теряли близких и гибли сами.
Они – это дети войны, огромное, лишённое детства поколение. Только от них мы можем узнать, что они пережили вместе со своей страной и её защитниками. Только они могут оставить нам свою правду и отстоять наше общее прошлое. Чтобы никто и никогда не посмел нам сказать: «Врёте вы всё, такого не было».
Использовали как донора для фашистов
84-летний Вячеслав Тимофеевич Быков – бывший несовершеннолетний узник немецкого концлагеря, где его, четырёхлетнего малыша, использовали в качестве донора для раненых фашистов. До выхода на пенсию Вячеслав Тимофеевич преподавал экономику студентам Воронежского инженерно-строительного института (затем ВГАСУ). Вот, что он рассказал накануне великого праздника.
«После концлагеря в курском селе Чернянка мы вернулись в Воронеж и увидели, что враг не оставил здесь камня на камне. Центр и вовсе было не узнать – одни развалины. В нашем полуразрушенном доме поселились люди, у которых жильё было уничтожено полностью. Мы стали жить вместе.
В 1945 году 31 мая мне исполнилось семь лет. Помню, что 9 мая по городу зазвучали резкие гудки. Пришла мама и объявила, что сегодня День Победы, а значит совсем скоро с фронта вернётся папа. Вот была радость!
Помню, как в то время мы детьми гуляли по улице Веры Фигнер и поднимались до проспекта Революции. В Кольцовском сквере белели немецкие кресты – там фашисты сделали офицерское кладбище. Сильно пострадало здание ЮВЖД. Да и вообще весь город стоял в руинах. При этом удивительно, но ходил трамвай «шестёрка». Хорошо помню здание чудом уцелевшей гостиницы Бристоль. После войны там размещался детсад и какое-то управление, где раздавали сухари.
Страшный голод разразился в 1946-1947 годах. Всё время хотелось есть. Чего мы, дети, только не придумывали. На месте водохранилища раньше была река Воронеж. Мы там ловили лягушек и маленьких рыбок. Лягушек обмазывали глиной и запекали на кострах. Кожа потом оставалась на глине, а лягушачье мясо было белым и, как нам казалось, очень вкусным. Часто ходили на маслозавод, там было много воробьёв, мы на них тоже охотились. Не брезговали и мелким воровством. Помню, везут по ул. 20 лет Октября подводу с семечками или овощами, несколько ребят подбегут к вознице, отвлекут его внимание, а другие в это время стараются что-нибудь украсть. Ну, естественно, и кнутом доставалось.
Знаю, что люди, жившие в землянках, в лютый голод поедали крыс и мышей. Человек – такое существо, ко всему привыкает и, как может, старается выжить. Помню, в плену вместе с другими ребятишками таскал у немецких лошадей из конюшен овёс. Иногда приходилось есть уже тот овёс, который до этого ели кони.
Когда мой внук был маленький и не желал что-то кушать, я сердился и спрашивал у него: «А ты ни разу не ел конский навоз? Такой деликатес!». В плену нам действительно приходилось питаться и этим. Люди собирали навоз, промывали, просеивали и… ели.
После войны нас, горожан, ещё спасали окрестные сёла. До сбора урожая поля, конечно, охраняли, а вот по весне можно было накопать мёрзлой картошки. Её перетирали, добавляли мякину и пекли валуи – что-то вроде оладий.
Мой отец после войны работал директором школы №26. Казалось бы, начальство. Но жили мы бедно, как и все. Мясо на столе даже не помню. Основная еда – картошка, тыква да хлеб. Когда стало полегче? Мне кажется, году в 1953-м, уже после смерти Сталина».
Укусила немца за коленку
90-летняя жительница Воронежа Анна Ивановна Корнева многие годы проработала начальником снабжения в Связьстрое. По образованию бухгалтер. Год училась на него в белгородском городе Будённый.
«Когда вернулась с учёбы, была нарасхват, - рассказывает Анна Ивановна. – Сначала в районо меня взяли бухгалтером, потом в прокуратуру. Затем я вышла замуж, перебралась в Воронеж и устроилась в Коминтерновский РОВД.
Муж – тоже дитя войны, он с 1931 года, я с 1933-го. Их три брата, нас – четыре сестры. Сами мы из села Гремячье. В 1943 году по нашему селу проходила передовая линия. Помню, сначала мы увидели нашу технику, она ехала куда-то в сторону Острогожска, а на другой день в селе появились мадьяры. Наш староста велел всем эвакуироваться в село Матрёнки.
Мы с сёстрами были мал мала меньше: 1933, 1935, 1939 и 1941 годов рождения. Младшая сестра родилась, когда отец, Иван Николаевич Чеботарёв, воевал на фронте. Мама написала ему письмо, а он в ответ: «Эх, жаль, так я мальчика и не увидел, четыре дочери». Это было его последнее письмо. В том же 1941 году отец пропал без вести в боях под Москвой.
Так вот, шли мы, дети, а ещё мама и бабушка до Матрёнок пешком два дня. И видели по дороге чуть не на каждом столбе повешенных красноармейцев или просто жителей с табличкой «Партизан». Пришли в Матрёнки – а там уже немцы. Сначала нас всех под колючую проволоку собрали, потом распределили по хатам.
Было голодно. Как-то живший по соседству от нас немец, у него самого было четверо детей, научил маму: отправь Нюру перед солдатами поплясать, я скажу, чтоб вам соли дали. Я так наплясалась, что мне отсыпали целый подол соли. Она тоже была дефицит. Помню, копали мерзлую картошку и пекли из неё в печи блинчики – лучшее лакомство. С солью – совсем вкусно.
Ещё помню, как на моих глазах расстреляли соседа Витю. Он 10 классов окончил, такой был добрый, весёлый. Вижу, ведут его куда-то. Он меня с собой позвал. Привели до яра Орехово и заставили яму копать. Он выкопал, потом причесался и сказал мне: «Нюра, придёт мой папа с войны, отдашь ему мою расчёску». Я взяла его расчёску, а его напротив ямы поставили и застрелили. Помню, я на этих фашистов бросалась, даже укусила одного за коленку. Как меня саму не убили – не знаю.
Жестокие они были, просто звери. Сколько людей убили, сколько девушек изнасиловали. Они, бедные, лица себе мазали, старые юбки-платки одевали. Лишь бы фашисты на них внимания не обратили. Но куда там…
… Когда русские пришли, мы страшно радовались, кричали «ура». Знаю, что нас освобождали сибиряки, коренастые мужики. Это было в 1943 году. Они так этих немцев покрошили, что те лежали один на другом. Потом их в одну яму самосвалом загрузили да закопали.
Столько лет прошло, а День Победы для нас навсегда – самый любимый праздник! Мы с сёстрами каждый раз на 9 мая собираемся, поём песни, вспоминаем погибших. Страшное время, нельзя допустить повторения».
Как итальянца пчёлы покусали
91-летний Николай Уколович Мамченко – кровельщик-жестянщик, токарь, кузнец, каменщик, комбайнер, тракторист и… поэт. Пишет стихи уже лет 40. О чём? О людях, о политике, о жизни. Выпустил две книги. Говорит, готов материал для третьей, но трудно стало ездить, хлопотать – возраст. Надеется: может, кто из властей поможет?
«Я родился в 1932 году в селе Новолипчанка Радчинского, ныне Богучарского района. Отец, Укол Емельянович, звался от рождения Вукул, но в документах сделали ошибку, так и остался Уколом. А человек он заслуженный – инвалид гражданской войны. Был пулемётчиком, получил ранения обеих рук. Одну руку удалось спасти, а из другой удалили кость, и она висела у него как плеть. Но это не помешало ему стать председателем колхоза.
Когда в нашу Новолипчанку пришли немцы, мне было 10 лет. Нам повезло: село маленькое, всего 14 дворов, и немцы у нас не стояли, были в основном проездом. Зато, считай в каждом дворе, у нас жили наши попавшие в окружение солдаты. Долго жили. У одного даже ребёнок родился.
В нашем доме прятались сразу трое. Один – с простреленной ногой, Сашка-москвич. Он и его товарищ Василий после войны попали в штрафбат, там и сгинули. А ещё один, Кирилл Чернов, был уже в годах, кузнец. Его в штрафбат не отправили, и он ещё долго писал нам письма из своей родной Сталинградской области.
Как нас не перебили за то, что мы скрывали русских солдат? Мы, пацанами, всегда дежурили на окраинах, и если видели вражескую технику, сразу бежали предупредить. Ну, и конечно, полицаи, из наших, закрывали на это глаза, хотя могла бы выслужиться перед немцами, расстрелять. Но всё равно их это не спасло. Когда пришли наши, старосту и трёх полицейских расстреляли.
Издевательства фашистов? Были, конечно. Вот, в соседнем селе эвакуированной женщине с ребёнком итальянцы ради потехи прострелили ногу. Забавлялись.
А мне, мальчишке, запомнились и смешные истории. Как, например, летом 1942-го итальянца покусали пчёлы. Тот год выдался очень медоносный. Мать говорила: не успеешь выкачать улей, как на завтра он опять полный. Мёд, конечно, прятали. И вот как-то раз в наше село на двух мулах въехали итальянцы. Было жарко. Один из них, в майке и с винтовкой в руках, стал требовать у матери мёд. Она говорит: мёда нет, бери из улья. Тот крышку поднял, а оттуда – пчёлы. Он испугался, стрельнул от ужаса в улей, а пчёлы еще сильней рассвирепели, и за ним. Итальянец бросил винтовку и бежал от роя до самого пруда, нырнул в воду и там отсиживался.
День Победы? Конечно, помню. У нас тогда неожиданно выпал снег. Огороды только посадили, и тут такое – снег по колено. И хотя снега навалило много, он быстро растаял, впитался в землю, а потом был отличный урожай.
После войны я окончил семь классов, обучился на кровельщика-жестянщика и отправился в армию. Служил в Монголии, там мы строили железную дорогу Улан-Батор-Пекин. Ещё до армии успел жениться, поэтому, когда вернулся домой, моей дочке уже исполнилось три года. А вообще у меня пять детей – дочь и четыре сына.
Сейчас вот стихи пишу. Там все мои переживания. Взять наше село Плесновку. В нём осталось всего 62 человека. На моём краю девять домов, и пять из них пустуют. А ведь дома – с газом. Через 10 км – Ростовская область. Земля у нас плодородная, да заброшена, один чертополох. Больно смотреть на непаханые поля. Да что поля? Селяне теперь и огороды не держат. Всё покупают в магазинах. Но разве ж там продукты? Эх…»
Герои живы, пока о них помнят. Неразрывность поколений необходима 
Наш нюрнберг. В Воронеже идёт процесс по делу о геноциде в годы войны