Пожалуй, с самого начала военного волонтёрства меня одолевали тревожные сны. Или вовсе бессонница. То снилось, что я не успеваю собрать гуманитарку, то что-то потеряла в дороге – что-нибудь важное, без чего бойцам не выжить. Со временем, когда уже побывала под бомбёжками, под прицельным огнём 120-го миномёта, когда удирали от дронов, сны стали приобретать уже более военный окрас.
Самое интересное, что, если ночую где-то у ребят на фронте, сплю как младенец, даже несмотря на бухающие где-то рядом снаряды. Но каждую ночь туда поспать не наездишься, а потому решила я по совету знакомой посетить психолога. Алексей Лисенко – как и я, волонтёр, работает с беженцами, участниками СВО, много практикует.
– Алексей, почему стали психологом?
– Первое образование – журфак ВГУ. Но когда на первом курсе стал задавать вопросы преподавателю, почему это так, а это вот так, мне толком не могли ответить. А на втором курсе началась психология, и я понял, что это и есть ответы на мои вопросы, и нужно изучать именно её. Мне кажется, журналистике можно научиться и так – читай книжки, и будешь писать. И постепенно, изучая на курсах нейролингвистическое программирование (НЛП), применяя всё более сложные техники, всё более серьёзные упражнения, я заметил, что и сам стал меняться, становиться легче, лучше, и другим это помогает меняться. Тогда я просто отметил это для себя, не думал, что психология будет моей специальностью. После окончания журфака какое-то время работал журналистом, но психология манила всё больше.
– А почему стали волонтёром?
– Так получилось, что в армии я не служил. Наверное, было какое-то чувство вины, что не помог государству, не отдал долг. Ну а потом моя мама родом из Донецка. Она себя всю жизнь считала украинкой. Дедушка мой оказался в Воронеже, его братья – на тогдашней Украине, один под Мариуполем, второй под Донецком, третий в Ялте. Мой дедушка, ещё когда Советский Союз разваливался, говорил друзьям и родственникам, что война когда-то будет. Ему: «Леонид Алексеевич, ты что? Какая война?» – «А я помню, как нас оккупировали, и помню, что рассказывали про бандеровцев. А мы их до конца не догнали и не добили».
– То есть ваш дед понимал это ещё тридцать с хвостиком лет назад?
– Да. И вот это случилось. Ну а в волонтёрство попал почти случайно. Моя знакомая Дарья Попова из Боброва, на тот момент волонтёр, а сейчас уже сама руководитель фонда, попросила провести небольшой тренинг. Я согласился. После занятия оставалось ещё несколько часов, и она предложила съездить в один из пунктов временного размещения беженцев. Поехали. Я увидел совершенно потерянных людей. Им сказали, что на две недели, а они уже там три месяца. Работать – не понятно, где, с ума уже сходят от неопределённости. До своих дозвониться не могут. И так далее, и тому подобное… Задержался там на несколько часов, приезжал ещё и ещё. Потом попросили заехать в воинскую часть, где ребятам нужна была моя помощь…
– Что такое ПТСР и к каким последствиям он приводит?
– Посттравматическое стрессовое расстройство. Это когда нервная система продолжает думать, что ты там, в опасной ситуации.
– То есть в случае с бойцами тело сюда приехало, а голова ещё там?
– Да. А последствия – от никаких до фатальных. Я вообще как с этим познакомился… Дедушка рассказывал. Лет примерно через десять после Великой Отечественной войны утром в милицию приходит человек, который воевал в разведке. Приходит довольный, с топором. «Немцев последних зарубил. Ура! Всё, их больше нет». Милиционер: «Да, немцев? Классно. Ты давай топорик здесь положи. А мы сейчас пойдём с тобой и автоматчика там оставим. Ты же герой у нас?» – «Да, конечно!» – «Ну вот в случае чего он тебе поможет. Немцы где?» – «А у меня в избе». Заходят в избу, а там лежат жена и дети… А вообще у нас про ПТСР заговорили только, наверное, после Афгана и Чечни. До этого просто считали – эхо войны… После войны многое изменилось. Когда мужчины вернулись домой, они начали пить. Тот самый синдром изолированности переживания.
– Не с кем поделиться? Не поймут?
– Не с кем поделиться, да. Но не то чтобы не поймут, а там столько всего в голове, что утром встаёшь и просто не можешь отпустить все эти мысли. И самое главное, не можешь объяснить ничего домашним, потому что из чувства любви не хочешь вешать на них это всё. И боишься открыться, думая, что тебя никто не поймёт. Но даже если не поймут домашние, слава Богу…
– …есть психологи?
– Да. Есть психологи. Которые знают и понимают, что это и что с этим делать.
– Мне мои бойцы чего только не рассказывают и что только не показывают. То, что, наверное, никогда не покажут ни матерям, ни жёнам. Но я-то для них «свой парень», боевая сестрёнка. И вот представляете, мне страшно тяжело всё это слушать и видеть. Но я-то на фотках вижу, а им как, когда это всё вживую? Повсюду смерть, и твоих товарищей в том числе. Страшно…
– Смерть – это естественно. Это нормально. Но смотря кто ты. Если ты врач, то учишься этому. Сначала тело человека тебе показывают на картинках, потом отдельные органы в анатомических театрах и только потом в морге показывают внутренний мир человека. Половина при этом идёт проблёвывается. Сразу видно – первокурсники. Ну ничего, через три занятия уже нормально будут стоять.
– То есть в медвузе потихоньку приучают к этому психику?
– Да. И со временем для тебя это становится естественным. И когда хирург режет тело живого человека – это нормально. А когда ты встречаешься с этим вот так, сразу, да ещё и в таком виде, как это происходит на войне, то тут да, психике нужно адаптироваться очень быстро. И не факт, что адаптация вот в этом моменте пройдёт правильно. Проблема при ПТСР и боевом стрессе в чём? Думают, что это можно пережить абсолютно просто, что с психикой ничего не произошло.
– Один из моих бойцов рассказывал, что самое страшное, что он видел на фронте, – это даже не смерть, а когда на твоих глазах человек за считаные минуты с ума сходит. Случай был – разбирали завалы с трупами, и один боец своего родного брата там увидел. Отошёл, сел на корточки, и за пару минут его глаза ввалились, изменили цвет, стали мутными. Он всё рвался куда-то, его отправили в госпиталь, а он там свел счёты с жизнью.
– Чувство вины...
– За то, что он живой, в отличие от брата?
– Да. И это чувство вины достаточно часто бывает. Как раз вот эта мысль, что я здесь, а их нет. Вот почему многие вообще стараются вернуться? Не в армию, а именно на передовую. Там всё проще и понятнее. Там ты чувствуешь себя мужиком.
– Мне кажется, дело ещё в том, что там важны простые ценности. Кусок хлеба, укрытие, пусть это даже брезент на двух палках. Там вообще не важно, какой марки у тебя машина, насколько дорогой дом и от какого модного дома шмотки – это не имеет значения. Плюс братство, которое там, на фронте, куётся… А ещё там тебе дали приказ, и ты его выполняешь. А здесь нужно думать, как кормить семью, как вообще жить...
– …И там, хоть и смерть в спину дышит, но все просто. А сюда приходишь, и люди тебя не понимают.
– Многих же вообще сложно вытащить к специалисту. Внушили себе, что нельзя к психологу – они же идиоты тогда, получается. Бойцу, к примеру, жена предложит сходить к психологу, а он – я, мол, нормальный, чего я там забыл. Им кажется, что всё хорошо, ну побуянят чуть ночами – эка невидаль! – потом всё прекратится. Только ведь не прекращается чаще всего. Как жене, матери, сестре достучаться, убедить? Сам-то, понятное дело, не пойдёт – это уже из области фантастики.
– Можно начать с того, что поговорить о том, каким человек был до армии, и что поменялось. Да, будет ответ, что ничего плохого нет, и это всё выдумки. Но есть ведь какие-то объективные вещи! Было так, а сейчас вот так. Женщины часто пугаются того, что был парень тихий, робкий, а сейчас пришёл совершенно другой. Можно это использовать.
– То есть, к примеру, «я тебя боюсь»?
– Нет. «Я тебя стала бояться». Тут важно, чтобы было указание на некое конкретное действие, на что-то очевидное. «Ты когда вернулся, стал более резкий, громкий». Или «ты вскрикиваешь ночами и будишь меня и детей. Сходи к психологу ради нас». То есть должен быть смысл, ради чего он должен это сделать. А смыслов много. Вечные ценности: любовь, семья, родители… Очень хорошо помогает опыт парней, которые уже побывали на приёме: «О, я знаю! Классно, прикольно. Психолог был в госпитале, башку перезагрузил». То есть, грубо говоря, сделал откат психики и вернул её в довоенное состояние.
– Вы сказали, что со мной откат «не прокатит». Потому что всё ещё езжу туда.
– Конечно. Когда ты находишься там, ты учишься многому. Так называемая адекватная реакция на неадекватные условия. И тем, кто ещё не окончательно вернулся на гражданку, никакой откат делать нельзя. Твоя психика научилась реагировать. Это помогает выжить. Иначе, скорее всего, ты просто погибнешь, не увидев вовремя птичку, растяжку, не услышав выход снаряда… Так что когда вернёшься насовсем, тогда да, можно откинуть, а пока нужно поддерживать. Просто чтобы понимать, для чего там нужно выжить…
Досье
Алексей Лисенко родился в 1982 году в Воронеже, окончил факультет журналистики ВГУ, факультет социологии МГГУ им. Шолохова, факультет психологии МГЭУ. С 2013 года – частная консультативная практика (коучинг, психологическое консультирование). С 2022 года – психолог-волонтёр фондов, помогающих участникам СВО и их семьям.
