Воронежцы Виктор Гудым и Игорь Шахмаметьев познакомились более 60 лет назад на Кубе – там, в период «карибского кризиса», они находились как воины-интернационалисты.
Однако этих мужчин связывает не только многолетняя дружба и военное прошлое – в детском возрасте они оба пережили фашистские лагеря, воспоминания о которых пронесли через всю жизнь.
«Ах ты, заряза!»
Анастасия Ходыкина, корреспондент «АиФ-Воронеж»: Виктор Иванович, Игорь Константинович, как для вас началась война?
Виктор Гудым: Когда началась война, я жил в Новороссийске, мне шёл второй год. Всё было сначала спокойно, но вдруг папы не стало – его забрали в армию. В августе немцы подошли к ущелью «Волчьи ворота» и, несмотря на ожесточённое сопротивление, захватили правобережную часть. У завода «Красный октябрь» их удалось остановить. Продержалась оборона до августа 1943 года. Немцы сосредоточили против нас десятки танков и самолётов. До этого решили убрать с мыса «Малая земля» всех детишек. Неизвестно, кто принял это решение, но оно спасло жизни многих детей, в том числе и мою.
Нас с матерями и бабушками вывезли на 10 эшелонах-теплушках. Около каждой двери стояли фашисты с автоматами и подгоняли нас. Мать замешкалась, и высоченный немец ударил её прикладом в спину – она упала на ящик. Я бросился на него и вцепился зубами в руку с криком: «Ах, ты, заряза!» В ответ услышал любимое ругательство немцев:«швайн» – «свинья» - так они нас называли. С тех пор я слышал эти слова часто.
Игорь Шахмаметьев: С мамой и бабушкой я жил в Воронеже в доме по улице Героев Красной Армии, что недалеко от «Динамо». В июле 1942-го вечером, часов в шесть, вдруг открывается дверь, и входят люди с автоматами: «Всё трудоспособное население стройтесь, стариков и детей не брать». Мать отказалась идти одна, и мы отправились вместе. Шли по проспекту Революции – всё там выгорело и было разрушено. Нас подвели к перекрестку 20-летия Октября и Кирова. Там, где сейчас торговый центр, был маслозавод. Всю ночь нас – а это не одна тысяча человек – держали в подвале и переписывали. А утром объявили: «Когда взяли Воронеж, был приказ местному населению покинуть город. Вы его не выполнили, поэтому подлежите расстрелу». И минутная пауза. Мне семь лет, за одну руку мама держит, за вторую – бабушка. Я тогда не сознавал, что такое расстрел, но всё равно было страшно. «Но немецкое командование сжалилось, вы поедите в наш тыл работать, - продолжил докладчик. – Вперёд». Мама успела лишь взять сумку с документами и кое-какие лекарства. Бабушка где-то подобрала обгорелый кофейник, который всю войну у нас прослужил и чайником, и кастрюлей. Огромную толпу вели наши солдаты-предатели с вынутыми из пилоток звёздочками...
Делили на всех
- Помните, куда вас отвезли?
Виктор Гудым: Трое суток нас везли в поезде, высадили в степи. Затем мы шли пешком около суток. Если кто-то притормаживал, толкали прикладом в спину. Иногда так делали в шутку. Отношение было явно пренебрежительное. Нас привели в село Александровка Николаевской области. Вся территория была окружена колючей проволокой в четыре ряда с высокими столбами. Это был трудовой лагерь. Нас поселили в кладовке дома, где проживал кулак. Женщины утром строем уходили работать на поля, а мы, дети, были предоставлены сами себе. Я с крыши дома наблюдал, что происходит в лагере.
Всюду росла крапива, бабушка варила из неё борщ – мы не голодали. Некоторые сельчане подкармливали нас свёклой, отсыпали пшенички и овса. Наш кубанский говор похож на украинский. Общаться с местными было легко.
- Что было самым страшным?
Виктор Гудым: Однажды один мальчишка моего возраста перелез через колючую проволоку, а там бегали овчарки. Подошёл к одной, протянул руку, а она набросилась на него и стала рвать. Немецкие патрули прибежали, но было поздно…
Помню, в лучшей комнате дома жил немецкий офицер, как он называл себя «австрияка-чертяка». Этим запас его русских слов исчерпывался. Появлялся он в комнате очень редко, но, проходя мимо, часто гладил меня по голове: «Гуд киндер». Угощал кусочком сахара или шоколада – тогда я впервые его попробовал. Как-то пригласил к себе, угостил вкусностями, а сам стал бриться. Мне стало скучно, и я решил посмотреть, что он видит в зеркале. Подбежал, головой зацепив его руку, в которой он держал лезвие. Он вскрикнул… Думал, мне конец. Рассказывали же, что тут творилось. Но он протёр рану, наложил пластырь и молча проводил меня к бабушке.
Как-то один немец принёс бабушке постирать ворох белья. Она объяснила ему, что мол, мыла нет, и вода далеко. Он наставил на неё пистолет, требуя, чтобы постирала. Я уже кинулся на него, чтобы укусить – опыт-то был. Но тут в комнату врывается австрияка-чертяка и выбивает у него пистолет. Что-то сказал ему, тот собрал свои шмотки и ушёл.
Игорь Шахмаметьев: Помню, нас ведут к Дону, а там вместо моста сбитые сваи и узкая доска. Вода течёт, в глазах рябит. Люди становятся цепочкой. Первая идёт моя мать, держит меня за руку, потом я, потом бабушка. Во мне рождается дикий животный страх, что все они упадут в воду и утопят меня... Думаю, такой страх был в каждом ребёнке. Шли медленно, повезло, никто не упал.
Потом нас посадили в угольные вагоны без крыши. Хотя конец июля, ночью свистит ветер, холодно. Немцы бросали нам в вагоны плесневый хлеб. Как свиньям или из чувства сострадания? – Не знаю. Советский народ был так воспитан, что мы делили всё на всех по кусочку. В Киеве для нас организовали лапшу на курином бульоне. Налили в наш кофейник, мы немного похлебали.
Трудовым лагерем, куда мы попали, руководил советский мужчина, чьи дети служили в Красной Армии. Иначе бы – повесили. «Как вам выжить? Соседу помогите убрать картошки – он даст мешочек картошки, зерно на жёрнове перемолотите – муку дадут, - наставлял он нас. – Дадим хату: там живут две женщины, есть глиняная печка, соломенная крыша, в двух километрах от села стог соломы – им топите печку. Научитесь! Жизнь заставит».
И так – два года. Матери кто-то подарил фуфайку, мне пошили штаны из холстины, так как из своих я вырос. Все местные жили натуральным хозяйством. В каждой избе были прялки и ткацкий станок.
Запомнил на всю жизнь
- Как вас освободили?
Виктор Гудым: Был февраль, заснеженное утро. Тихо, не слышно ни лая собак, ни голосов прохожих. Вышли на улицу – никого нет. И тут появляется пятёрка русских солдат с автоматами. Женщины их обнимают, целуют, угощают, чем могут. Но они долго не задержались, а через два дня появились все работники колхоза – были в партизанах. И сразу закипела жизнь. Председатель предложил нам остаться поработать. Никто не возражал. В апреле вернулись в родной Новороссийск. А в Воронеж я попал по направлению после окончания Тамбовского военного училища.
В июне мы решили вернуться в Воронеж. В квартиру, которую мы снимали у частника, уже пустили других людей. Хозяин чудом уцелел, ушёл из города. А всех, кто тогда остался в своих домах, согнали в Песчаный лог и расстреляли. Когда мужчина вернулся в Воронеж, его дом оказался целым. В первый класс я пошёл в 9 лет. Жизнь воспитала меня патриотом, потому, окончив школу, я пошёл учиться в военное училище.
- Что для вас этот день – 11 апреля?
Игорь Шахмаметьев: Мы из тех, кто уцелел. Нам повезло, но мне часто снится та переправа через Дон. Война вообще – очень страшное дело для сознания ребёнка. Темноты я перестал бояться лишь тогда, когда в училище впервые заступил на пост с заряженным оружием. Я помню, как в цветном кино, все события войны. Когда, выступая перед школьниками, говорю им об этом, они очень удивляются. А я им отвечаю: «Когда человек попадет в такую критическую ситуацию, он запоминает это на всю жизнь».
