4 июля 1964 года не стало Самуила Яковлевича Маршака – первого писателя в жизни многих российских детей и человека, подарившего нам переводы Шекспира и Киплинга. Маршак родился в 1887 году в Воронеже, много переезжал, успел поработать в Москве, Краснодаре и Ленинграде и воспитать целую плеяду писателей и творческих деятелей, ставших громкими деятелями XX века. «АиФ-Воронеж» собрал воспоминания современников Маршака – членов его семьи, учеников и коллег, чтобы понять, каким был писатель и поэт, говоривший на одном языке с детворой.
Сын Иммануэль Маршак
«Ленинградская и московская квартиры моего отца не сильно отличались друг от друга. В обеих был небольшой кабинет - темно-красные шкафы и полки с книгами, просторный, заваленный рукописями стол, глубокие английские кожаные кресла - и тесная столовая - круглый стол, старинный буфет и диван из красного дерева с разводами, рояль.
В той и другой комнате часто, почти ежедневно, сиживали по вечерам гости. Обычно - немного, один-два человека. Они приходили не для шумного застолья и не на салонную встречу, а ради чтения стихов, духовного общения, углубленной жизни в искусстве. Отец обладал редким умением задавать тон такому разговору - по определению Пушкина – «о Шиллере, о славе, о любви». Поэзия жила главным образом в кабинете. А в столовой - звучала музыка. Припоминаю бесконечную, уходящую в мое раннее детство цепь вечеров, на протяжении которых отец читал или обсуждал стихи, говорил об искусстве и литературе с самыми разными людьми - молодыми и старыми литераторами, «великими» и начинающими актерами, художниками, музыкантами, учеными. С каждым гостем он как мог щедро делился любовью к искусству, горячими мыслями о нем, его лучшими, больше всего волновавшими его в эту минуту образцами. И так же щедро воспринимал от гостя каждый раз то своеобразное, что наполняло душу пришедшего. Для музыкантов это в значительной степени была музыка. И вечер с участием композитора или пианиста, начавшись обычно чтением стихов в кабинете, заканчивался полуночным концертом в столовой».
Внук Александр Маршак
«Самуил Яковлевич был крайне скромным в быту. Я никогда не видел, чтобы у деда на столе были какие-то яства. Обычно, если приходили люди, это был кекс, вазочка с вареньем, две чашки чая. И никакого алкоголя – Самуил Яковлевич не пил. Но зато это было пиршество творческое. Беседы с Маршаком - это были серьезные литературные университеты для многих. Они начинались так. Самуил Яковлевич обязательно встречал в коридоре, помогал раздеться, потом провожал и помогал одеться, всегда подавал пальто, даже молодым людям. Все стеснялись, не знали, куда сунуть руку. Уже в коридоре разговор шел далеко не о погоде. Он мог сказать: «Голубчик, помните у Пушкина…», и с этим они входили в кабинет. Я очень благодарен своей судьбе, что я присутствовал при этих разговорах».
Племянница Евгения Маршак
«Самуил Яковлевич был очень неприхотлив в еде, не замечал, что именно он ел, но непременно хвалил. Мог сказать, например: «Спасибо, Верочка, очень вкусные были котлеты», хотя на обед была рыба. А брился по утрам не как все, перед зеркалом, а ходил по комнате и временами, проходя мимо, спрашивал: «Посмотри, а здесь я чисто выбрил?».
Режиссер театра Маршака «Детский городок» Анна Богданова
«1921 год. Первое знакомство с Самуилом Яковлевичем Маршаком произошло в Краснодаре, где он с группой энтузиастов - не по плану, не по заданию, а по своему чистому душевному посылу - затевал великое в то время дело для детей. Поэт Маршак с товарищами строил фантастический Детский Городок… Нелегко было в те суровые и трудные дни создать этот дом, но тем глубже и полнее я ощутила красоту и романтику всего, что здесь делалось для ребят. Да, действительно это был дом для детей, их дом, целый детский городок. Здесь кормили, учили, воспитывали. И Самуил Яковлевич предстал передо мною человеком - мастером «сказочных дел».
Писатель Лев Кассиль
«Каждое посещение Маршака, хотя бы даже короткое пребывание в его квартире на улице Чкалова, в кабинете, до предела заполненном книгами, рукописями, письмами, папиросным дымом, были для меня чем-то вроде очередного занятия в каком-то необыкновенном университете. Кашляя, отрываясь от дымившей папиросы, чтобы припасть к телефонной трубке то и дело звонившего телефона, снова откидываясь в кресло у рабочего стола, постоянно загруженного рукописями, он говорил мне о литературе, о детях, о нашем долге перед растущими, о Твардовском, Пантелееве, Ильине, Габбе, Житкове, об участии писателей в создании новых учебников, о планах издательств, об английском фольклоре, рассказывал о Стасове, о Горьком, читал мне только что сделанные им переводы сонетов Шекспира, стихов Бернса, Китса, Блейка, Джанни Родари, с особой, ему присущей, влюбленностью говорил о людях, которые ему были особенно дороги».
Поэт Сергей Михалков
«Самуил Яковлевич принял меня сразу же. И «Дядю Степу» прочитал при мне, немедленно. Таков уж был стиль работы в этой редакции, где каждого нового человека встречали так, будто его самого и его рукопись давно уже здесь поджидали. Разговор с Маршаком мне хорошо запомнился. И если впоследствии я не счел своего «Дядю Степу» случайным эпизодом в литературной работе, а продолжал трудиться для юного читателя, то в этом, может быть, прежде всего заслуга дорогого Самуила Яковлевича.
За «Дядю Степу» он похвалил меня, но одновременно и пожурил, объяснив, что мой добрый великан Степа Степанов должен еще подрасти духовно. Юмор детских стихов, говорил он, заблистает еще ярче, если вы не побоитесь дать простор лирическому чувству. Лирика, как и юмор, одинаково необходимы в детских стихах».
Поэт Корней Чуковский
«Когда в начале двадцатых годов молодой Самуил Маршак приходил ко мне и стучал в мою дверь, я всегда узнавал его по этому стуку, отрывистому, нетерпеливому, четкому, беспощадно-воинственному, словно он выстукивал два слога: «Мар-шак». И в самом звуке этой фамилии, коротком и резком, как выстрел, я чувствовал что-то завоевательное, боевое: «Мар-шак!»
Был он тогда худощавый и нельзя сказать, чтобы слишком здоровый, но, когда мы проходили по улице, у меня было странное чувство, что, если бы сию минуту на него наскочил грузовик, грузовик разлетелся бы вдребезги, а Маршак, как ни в чем не бывало, продолжал бы свой стремительный путь - прямо, грудью вперед, напролом.
Куда вел его этот путь, мы в ту пору не сразу узнали, но чувствовали, что, какие бы трудности ни встретились на этом пути, Маршак преодолеет их все до одной, потому что уже тогда, в те далекие годы, в нем ощущался силач. Его темпераменту была совершенно чужда добродетель долготерпения, смирения, кротости. Во всем его облике ощущалась готовность дать отпор любому супостату. Он только что вернулся тогда с юга, и, я помню, рассказывали, что там, на Кавказе, он наградил какого-то негодяя пощечиной за то, что тот обидел детей. Повелительное, требовательное, волевое начало ценилось им превыше всего - даже в детских народных стишках».
Писатель Евгений Шварц
«Я пришел к Маршаку в 1924 году с первой своей большой рукописью в стихах – «Рассказ Старой Балалайки». В то время меня, несмотря на то, что я поработал уже в двадцать третьем году в газете «Всесоюзная кочегарка» в Артемовске и пробовал написать пьесу, еще по привычке считали не то актером, не то конферансье. Это меня мучило, но не слишком. Вспоминая меня тех лет, Маршак сказал однажды: «А какой он был тогда, когда появился - сговорчивый, легкий, веселый, как пена от шампанского». Николай Макарович [Олейников] посмеивался над этим определением и дразнил меня им. Но так или иначе, мне и в самом деле было легко, весело приходить, приносить исправления, которых требовал Маршак, и наслаждаться похвалой строгого учителя. Я тогда впервые увидел, испытал на себе драгоценное умение Маршака любить и понимать чужую рукопись, как свою, и великолепный его дар радоваться успеху ученика, как своему успеху. Как я любил его тогда! Любил и когда он капризничал, и жаловался на свои недуги, и деспотически требовал, чтобы я сидел возле, пока он работает над своими вещами. Любил его грудной, чуть сиплый голос, когда звал он: «Софьюшка!» или «Элик» - чтобы жена или сын пришли послушать очередной вариант его или моих стихов. Да и теперь, хотя жизнь и развела нас, я его все люблю».
Английский экономист Альфред Маршалл
«Я встречал немного истинно великих людей. Слово «великий» имеет здесь значение не только для характеристики достижений человека, но и его личных качеств. В любой области культуры великий художник вовсе не обязательно велик и как человек. Но встречаются и такие, в ком достоинства художника сочетаются с истинно человеческими достоинствами. Одним из таких людей был Самуил Маршак.
Я познакомился с Маршаком 17 июня 1964 года, в день, когда у него началась последняя вспышка болезни, которая привела его к смерти. Маршак сидел за рабочим столом, среди книг и других сокровищ культуры, присланных ему из многих стран. Он сидел словно охваченный их объятиями - объятиями мудрости и знаний. И я подумал: мудрость и знания должны сами тянуться к нему, как достойному их хранителю. Ведь вся сложность и значимость мира бесплодны, пока не раскроет их человек, обладающий этими высокими качествами. А Маршак одарял мудростью своих читателей, всех, кто его знал…
Взглянув в глаза Маршака, я увидел глаза ребенка, хотя в них светилась и мудрость, которая приходит лишь с опытом долгой жизни. Жизни, которая не озлобила его, не разрушила веру в Человека».
«Я готов умереть за нее». Как Пушкин добивался руки Натали 
«Виардо забраковала». Почему Репин считал портрет Тургенева неудачей 
«Германия идет, как один человек». Что Пришвин писал о Второй мировой войне 
Пушкин, Лермонтов? Воронежцев спросили, кто написал «Умом Россию не понять»