Политика, культура и религия с незапамятных времён оказывали существенное влияние на людей и события своего времени.
Но так ли это в наш век цифровых технологий? Каково быть священником в современном обществе? И насколько важна вера просвещённому человеку? Эти и другие вопросы мы задали руководителю молодёжного отдела Воронежской епархии и председателю благотворительного фонда «Волонтёрский корпус 36», настоятелю Тихвино-Онуфриевского храма протоиерею Николаю Лищенюку.
Все мы родом из детства
- Отец Николай, Вы из семьи потомственных священников, верно? Был ли у вас выбор кем стать, или ваш жизненный путь был предопределён?
- Мой дед был священником, мой отец, теперь вот мы с братом (иерей Евгений Лищенюк служит настоятелем воронежского Богоявленского храма – Ред.). Дед был строгий, я его особо не помню – он достаточно рано умер, а отец был мягкий и добрый. В школе я серьёзно занимался спортом и после 11-го класса возник выбор – идти в олимпийский резерв, меня брали по баскетболу, учиться на историка или дипломата. Но отец предложил пойти в семинарию, побольше узнать о Боге, поучиться, а уж потом выбрать чем заниматься дальше. А когда нам советы давал отец, мы всегда его слушали, он был для нас авторитетом. Так что, не сомневаясь больше ни минуты, я пошёл в семинарию. Но священником не хотел быть до третьего курса. Потом год прожил в монастыре. И вот там пришло понимание, что я должен посвятить свою жизнь служению людям.
- Большинству далёких от религии людей кажется, что священники – это совершенно другие, не похожие на остальных личности. Но Вы своим примером показываете, что и в священнослужителях есть черты обычного, привычного нам мирского человека. Вы женаты, воспитываете детишек. Кстати, где священники встречают любовь?
- Свою супругу я знал с детства, её отец тоже священник, наши родители дружили. И вот, на четвёртом курсе, на третьей неделе после Пасхи, когда шла неделя жён-мироносиц, мне внезапно захотелось поздравить Светлану с этим праздником, хотя мы много лет не общались – в последний раз виделись три года назад на службе. Я позвонил своей бабушке, через неё нашёл номер своего будущего тестя, позвонил ему, спросил разрешения, можно ли позвонить его дочери, и только после этого позвонил ей. У нас были очень классические отношения, мы мало встречались до брака, она жила на Украине, а я в Воронеже. Приезжал к ней четыре раза, гостил по неделе, мы гуляли, общались, а после пятого курса я сделал предложение, сыграли свадьбу.
А вообще у священнослужителей, как и у других людей, жизненный путь свой, нет какого-то общего шаблона. У моего брата, например, было всё традиционно – он с будущей супругой провстречался пять лет – всю семинарию, потом женился.
- У вас сейчас трое детей, младшему всего шесть месяцев. Дети растут в строгости? И идёт ли речь о продолжении династии священнослужителей?
- Надеюсь, что супруга не будет это читать (смеётся), но я в воспитании детей добрее, чем она. Когда старшей дочери было 3-4 года, стало понятно, что надо принимать какие-то решения, и была беседа, договорённость, что при детях у нас всегда будет единое мнение, даже если кто-то из нас не прав, мы должны об этом говорить не при них, чтобы они видели единство. Это наше главное правило в воспитании детей.
Конечно, мечта любого священника, чтобы дети продолжали его дело, тем более, что у меня подрастают два сына. Но я не буду возражать, если они сделают иной, самостоятельный выбор. Средний, хотя ему всего семь лет, уже четыре года занимается боксом, и говорит, что будет волонтёром, боксёром и священником. Поэтому посмотрим, приму любое его разумное решение, заставлять я не могу.
«Я прочувствовал на своей шкуре, что такое гонения на русских»
- Вы, кроме своей службы, занимаетесь различного рода благотворительностью и общественной работой. Как это получилось?
- Это моё личное желание, не требование руководства. Увидел, что есть потребность, поэтому занялся. Раньше я думал, что волонтёрство – это какая-то полуофициальная вещь, в которой учувствуют только студенты, и то потому, что их заставляют. А сейчас я вижу, что волонтёрство – нормальное человеческое стремление придти на помощь ближним, оно нужно не только верующим, но и не верующим.
- Одним из основных направлений вашей работы является помощь переселенцам и беженцам. Как всё это организовано?
- Когда в Воронеж с Донбасса начали прибывать первые поезда с детками, мы решили – там нужна поддержка, и мы туда идём. Нужно было детям помочь – мы начали их встречать. Потом пошло много беженцев, кого-то селили в ПВР (пункты временного размещения – Ред.), а кто-то приезжал самостоятельно. У них не было ничего, мы снова кинулись помогать. Потом, в апреле, приехали военные и сказали: «Надо это и вот это». Справедливости ради замечу, что есть вещи, которые государство не может предусмотреть, а солдатам это нужно, поэтому мы помогаем.
Год назад начали работу в Мариуполе, там Синодальный отдел по благотворительности создал мобильный госпиталь, но выяснилось, что есть задачи, которые они решить не могут: бабушкам отнести продукты, в душе кого-то искупать, бельё постирать, в общем, нужны волонтёры. Мы открыли штаб. В апреле переключились на Волноваху. Сейчас у нас там целый центр: раздаём продукты, одежду, лекарства. Много подопечных мамочек, которым еженедельно выдаём подгузники и детское питание. А ещё взялись ремонтировать пострадавшие от обстрелов дома, которые по каким-то причинам не ремонтируются.
- Вы помогаете не только пострадавшим и беженцам, но и самим солдатам. Но как сочетается то, что сейчас происходит, и христианство?
- Я не могу говорить за всю Церковь – я всего лишь священник. Но лично для меня есть очень простое объяснение. До 2016 года я жил на Украине, в Николаеве. Служил там. При этом был гражданином России. И я сам прочувствовал на своей шкуре, что такое гонения на русских, ущемление языка, нацизм. Всё это я видел воочию. Я трижды был на допросах в СБУ, меня избивали, не отпускали в Россию. Поэтому у меня нет никаких сомнений, что мы боремся за правду.
- Вы и сами ездите за красную линию, проводите время с бойцами, общаетесь. Как Вы себя чувствуете на передовой?
- Там, где рядом смерть, есть одно главное ощущение – что Бог рядом, как будто находишься между небом и землёй. Это непередаваемое чувство. Парням я привожу гуманитарку и беседую с ними как священник. К психологам там обычно настороженность, а к священнику есть хоть какое-то доверие, хотя завоёвывается оно по крупицам, поэтому рассказать, о чём там парни переживают и с чем обращаются – не могу.
Дела мирские
- У вас организована благотворительная работа и здесь, в Воронеже. Расскажите об этом подробнее?
- Всё началось с пандемии. Если в двух словах – в особенной заботе тогда нуждались пожилые люди, и ими кто-то должен был заниматься. Мы взялись. Вторая цель этой работы – распространение субкультуры помощи старшему поколению. Очень печально, что, например, у нас много домов престарелых, а на Кавказе их нет. Вопрос – почему? Потому что на Кавказе чтят своих стариков, а у нас бывают всякие ситуации.
Недавно прочитал: есть прекрасный опыт (не помню, в какой стране), когда совместно сосуществуют дом престарелых, детский дом и приют для животных. У меня мечта создать что-то подобное.
- Ваше направление работы во многом завязано на детях и подростках. Что именно Вы делаете и для чего?
- Когда я пришёл в департамент молодёжной политики, мне прямо объяснили, что есть разряд 14–16 летних подростков, которые вроде бы и повзрослели, и у них столько проблем, а их никто не слышит, целенаправленно ими никто не занимается. И я подумал – почему бы мне этим не заняться. Был и частный мотив – узнать таких же детей, чтобы понять, как воспитывать своих. И за два года я хорошо это понял. Например, моей дочке сейчас 13 лет, и она мне очень доверяет.
Теперь у нас очень большая община – 92 человека. И в мыслях у меня сделать что-то подобное для сельской молодёжи.
Вообще, когда митрополит Сергий в 2018 году назначил меня руководить молодёжным отделом, я понял, что для молодёжи у нас мало пространств. Раньше были кружки, походы, а сейчас фактически нет интересных проектов. Поэтому я открыл нашу воскресную школу, чтобы там могли собираться ребята. Сначала их было пять человек, потом 10. Тогда я спросил: «Ребята, что нам надо, чтобы нас здесь было не 10, а 200?» И таким образом у нас родилось несколько пространств. Первое – это паралимпийский спортзал, второе – школа бокса. Есть ещё один спортивный зал, он переоборудован специально для деток с ментальными нарушениями. И там же есть «качалка». Сейчас делается уличный ринг, инклюзивная площадка для занятий инвалидов-колясочников по нормам ГТО и площадка для воркаута.
Есть главный штаб: он превратился в вечерние посиделки, где ребята играют в настольные игры. Ещё создали молодёжный парк «Не учёба», Сквер добровольцев…
- Вас можно назвать популяризатором христианства в Воронеже. Вы стараетесь сделать Церковь ближе к людям, как-то понятнее. Но мне кажется, в современном мире многие очень от этого далеки.
- Я вижу, что в последнее время сознание людей меняется. Не знаю почему – вероятно, когда существует опасность, то внешние причины влияют на внутреннюю составляющую человека. Сейчас явно прослеживается возвращение людей к вере, к семейным ценностям. Много заключается браков среди военных, отправляющихся на СВО, много молодёжи приходит в храм. И это не может не радовать – ведь вера помогает человеку обрести душевное равновесие, радость жизни…
- Быть священником в современном мире – каково это?
- Каково быть священником? Очень легко, потому что помогаешь людям.